Суета сует - Борис Курланд
– Добрый день, – сказала она в пространство комнаты, стараясь ни на кого не смотреть. – Я мама Анатолия Введенского, вы с ним знакомы, я пришла к вам по его просьбе. Толя сказал, что вы уезжаете в Израиль. – При слове «Израиль» женщина нервно переплела пальцы рук. – Я не хочу, чтобы мой сын уезжал!
– Не хочешь и не надо, – отозвалась Кира, – мы здесь не для того, чтобы выслушивать крики твоей души, нам и без тебя тошно. Ты для чего пришла, тебя из КГБ сюда прислали?
– Никто меня не посылал, я сама пришла.
Фима подтер нос рукавом свитера и сказал извиняющимся голосом:
– Поймите, уважаемая, мы сидим на нервах уже несколько месяцев. После подачи заявления на выезд меня сразу уволили с работы, в университете дочку несколько раз вызывали в комитет комсомола, уговаривают оставаться в России. – Он искоса взглянул на Киру. – Жить нам практически не на что. Сами видите, какая обстановка в квартире.
Надежда вынула из сумки пачку денег, перетянутую резинкой, и положила на картонную коробку.
– У меня к вам деловое предложение. Толя давно мечтает уехать за границу, неважно куда. Возьмите его с собой, а там он сам решит, как поступить.
Кира скривила рот:
– Мы вывезем твоего сына в чемодане? Представляю, Фима тащит багаж, как дама с собачкой.
– Никого не надо тащить, мой мальчик поедет с вами в качестве члена семьи.
– Каким образом?
– Для этого придется оформить фиктивный брак с вашей дочерью. Тогда Толик выедет из России на законных основаниях.
Надежде очень хотелось, чтобы эти люди отказались. Сказали: «Нет, нам гордость не позволяет, мы не продаемся ради денег. Наша дочь не красавица, но это ничего не значит, Роза человек самостоятельный, зрелый, надо считаться с ее мнением».
Роза с интересом рассматривала гостью. Толик и его мама очень похожи, решила она, не вникая в суть разговора. Она так и скажет Толику при встрече.
Фима с сомнением покачал головой. Его насторожила манера разговора незнакомой женщины, уж чересчур прямо гостья подошла к делу. Выложила деньги напоказ, словно рыбак насаживает приманку на крючок.
– Э-э, – промямлил он, – нам надо подумать, ваше предложение несколько неожиданно. Анатолий вроде парень неплохой, но не знаю…
Зато у Киры никаких сомнений не возникло. Деньги надо брать, а потом рассуждать или, перефразируя Шекспира, брать или не брать, какой может быть вопрос.
– Сколько у тебя здесь бабок? – Кира указала на пачку денег.
– Пять тысяч рублей.
– Недорого же ты нас ценишь, всего за пять тысяч рублей решила нас купить. Ай-я-яй… – Кира укоризненно покачала головой, выказывая обиду. – Да ты знаешь, кто я? – Внезапно в ней взыграл кураж бывшей актрисы, она вскочила на кровать, слегка качнулась, удерживая равновесие, и протянула руки к невидимой публике: – Пройдут годы, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут лица наши и голоса, страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас. – Кира в экзальтации потрясла поднятыми руками. – О милые сестры, наша жизнь еще не кончена! Будем жить! Ура!
Кира открыла глаза, ожидая услышать бурные аплодисменты, но, кроме вялых хлопков вентиляторных лопастей, ничто не нарушило недоуменную тишину.
Тель-Авив. 2017 год
Алон
Алон неоднократно пытался дозвониться отцу в Москву. Первый раз, еще до похорон Авивы, сухой голос автоответчика сообщил на русском языке «вы неправильно набрали номер», и так повторилось несколько раз. Алон проверил номер, записанный в мобильнике, все правильно, после семерки с плюсом следовало 492 и так далее. Он позвонил на междугороднюю станцию Безек заказать разговор. Телефонистка сообщила, что, возможно, он назвал ошибочный номер.
– Но я разговаривал по этому номеру два месяца назад, – запротестовал Алон, – проверьте, пожалуйста, может быть, там поменяли код района. Помогите, пожалуйста.
Телефонистка промолчала, затем спросила, знает ли он русский язык. Услышав утвердительный ответ, предложила самому набрать московскую справочную службу.
– Они там с трудом говорят на английском, – пожаловалась она, – старайтесь четко выговаривать каждое слово, медленно, иначе не поймут.
– Я попробую.
Русский язык Алон знал посредственно. Иврит начал уверенно вытеснять русский с садика, куда его отправили в три года. До этого воспитанием Алона занималась бабушка Кира, которая категорически заявила чиновнику в местном отделении Сохнута, что она известная актриса и «ваш мертвый язык учить не собираюсь».
– Ты вот можешь перевести на иврит «Белеет парус одинокий»? – атаковала бывшая знаменитость опешившую учительницу ульпана, класса для репатриантов, желающих овладеть языком. – Можешь? А? Нет, не можешь, – довольно констатировала Кира. – Мне, чтобы купить еду в маколете или на шуке, язык знать не надо. Пусть они учат русский язык, левантийские варвары.
Когда Алону исполнился год, Розу приняли сразу на третий курс математического факультета Тель-Авивского университета, Фима начал работать на швейной фабрике, где целый день строчили армейскую форму. Кира резко похудела, похорошела, перестала мазаться дешевой косметикой, кольца и прочую дешевую бижутерию выбросила. Она стала настоящей бабушкой, научилась менять пеленки, готовить бутылочки с едой, купать ребенка в ванночке. Толкая коляску с малышом, Кира выходила гулять в утренние часы, пока не началась жара, в ближайший садик, где завела знакомства с другими женщинами, такими же, как она, бабушками.
Израиль. 1976 год
Кира и Мотке
Бывшая подруга Киры по лагерю прислала письмо с приглашением на свадьбу дочери в Хайфе, указала, как добираться до места торжества, и вложила двадцать лир на дорогу.
После того как жених разбил стакан под громкие крики «мазал тов», оркестр, состоящий исключительно из выходцев из России, заиграл «Хава Нагила», так же известную как «Семь сорок».
Кира выпила пару рюмок водки, захмелела, загрустила. Тоска по лучшей жизни пробежала по ней сороконожкой, нежно теребя нервные окончания. Она кивала в такт музыке, а в голове, словно кочевые племена по вольным степям, забродили воспоминания. Ей стало жалко себя, одинокую, никому не нужную, ни любви, ни мужика. Всплакнуть бы, да нельзя, свадьба все-таки, жених с невестой, родственники молодых, гости – все танцуют, веселятся от души, подруга вон как светится от счастья.
Кира не сразу поняла, что к ней обращаются. Мужчина в синей рубашке, выпущенной поверх темных брюк, говорил что-то на левантийском языке. Решив, что она не расслышала сказанное, повторил еще раз. Кира пожала плечами и вопросительно посмотрела на соседку по столу, молоденькую девушку в солдатской форме.
– Он вас приглашает танцевать, – перевела солдатка.
– Приглашает меня на танец? – удивилась Кира, рассматривая мужчину. – Скажи ему, что на свадьбу приходят в туфлях, а не в сандалиях, пиджаке и желательно в галстуке. Кроме того, как я с ним разговаривать буду, я ни слова не понимаю на иврите.
– Он говорит, что танцу слова не нужны, язык танца – это тело, глаза и руки.
Кира считала коренных израильтян примитивными, далекими от культуры людьми. В кинотеатрах курят, бросают мусор на пол, ставят ноги на сиденье автобуса (попробовали бы сделать такое «у нас»), по телевизору один канал, черно-белый, два музея на всю страну. Один раз ее вместе с группой олимов повезли на спектакль театра «Габима» в Тель-Авиве. Актеры играют вроде бы неплохо, но понятно почему – они дети выходцев из России, ученики школы Станиславского. Содержание спектакля она и так знает, в чеховских «Трех сестрах» сама когда-то играла, но режиссура оставляет желать лучшего. Больше всего Киру поразило простенькое фойе, убогость зала, никаких лож за барьерами, отделанными бархатом и позолотой, вместо массивных хрустальных люстр, сверкающих праздничными огнями, с десяток светильников в виде карманных фонарей отбрасывают свет на потолок.
Зато Кира влюбилась в арабские фильмы. Каждую пятницу после обеда она усаживалась у телевизора и с первой же сцены погружалась в мир страстей, измен, слез, трагедий. Титры на иврите она читала с трудом, сопереживала неразделенной любви героев под рыдания колоритной музыки, напоминающей завыванье озабоченных кошек в весенние ночи. Она выучила имена актеров, а иногда, оставаясь
